Вообще-то, если что-либо вспоминать из курьезов флотской жизни, то в первую очередь на ум приходят истории, произошедшие в то время, когда всё только начиналось. Может быть, память цепче впитывала в себя и держала эти события крепко и на века? Или их и действительно происходило больше? И были они ярче? Не знаю… …Только-только сменив бушлат и курсантские погоны на лейтенантский «мундир», стайки зеленых - от молодости, но черных - от цвета обмундирования, офицериков, прихватив с собой выходное училищное пособие и девочек-жён, а кое-кто и детишек в колясочках - потянулись на флот… Их, конечно, ждали. Не то, чтобы ждали с распростёртыми объятиями, с новенькими квартирками для семейных, местами в общежитиях для холостяков, с автобусами у трапов рейсовых теплоходов и грузовиками для перевозки нехитрого, но весьма объемного, лейтенантского скарба, но… ждали. Из всего этого каждому из них гарантировались только распростёртые объятия командиров. Да ещё «пожилых каплеев», засидевшихся в первичных должностях, и мечтавших замениться на какого-нибудь «желторотика» и «свинтить» - в штаб, на Большую Землю, в другую, более цивильную базу… Ещё с нежностью их ждали замполиты, мечтавшие заполучить молодую струю в лоно системы марксистско-ленинской подготовки и партполитработы, штатных личностей для которой в экипажах, кроме самого зама, не было. Всё было «на общественных началах», то есть по приказу, который легче всего выполняли неоперившиеся, и потому молчаливые и бессловесные лейтенанты. Потом они взрослели, и с ними становилось трудно налаживать эту самую партполитработу, и замполиты с нежностью начинали ожидать свежих лейтенантиков. Так было и в этот, 1982 год. Нас - холостяков и женатых, с детьми и без них - прибыло в экипаж 7 человек. Экипаж с тревогой и радостью смотрел нам в безусые и румяные лица. И каждый испытывал свои - неодинаковые и неоднозначные - чувства по поводу нашего появления. Я был женат, да и сынишке было уже 7 месяцев, поэтому проблему расселения мне решать пришлось трудно и долго. Надо сказать, что начальство понимало мое состояние, и первые недели две не напрягало, благо корабля мы в это время «не держали». А вот холостяцкий контингент не без проблем, но достаточно легко был определён в гостиницу, а, точнее, в офицерское общежитие. Таких в базе было два. Но в одном жили уже заматеревшие офицеры, не решившиеся жениться, или хранящие своих «половин» вдалеке от гарнизонных особенностей, и немногочисленные семейные пары, которым ещё не повезло с персональными «апартаментами», но уже повезло с общественной крышей над головой. Во втором жили разухабистые мичманы – холостяки, и такие же, но пока менее уверенные в себе, лейтенанты. Таковых у нас в экипаже случилось три. И один из них, ракетчик, выделялся. Чем выделялся? А тем, что в соседнем экипаже служил его брат близнец, который вопреки всем законам в один экипаж с братишкой не попал, но всё равно – близнецы на флоте большая редкость. А значит – заметны. Звали мы этого «военмора» - Спиря. И с ним много чего происходило. И был у Спири, как и у брата, первый лейтенантский день рождения, который приходился на 12 ноября. …Мы всё ещё были без корабля, который бороздил просторы со вторым экипажем на борту, и должен был вернуться ещё не скоро. Времена тогда были советские, ещё много чего было в магазинах, хотя и заканчивалось уже. Спиря, как и подобает именнинику в условиях военного гарнизона, начал готовится ко дню рождения заранее. Кстати, пришлось ему всё это делать одному, брат-близнец где-то «морячил», осваивая нелегкую профессию подводника-ракетчика. Так вот. Закупил Спирька еды всевозможной и пития различного, оповестил заранее всех, кого хотел видеть на празднике жизни. Даже что-то заранее настряпал и принялся ожидать даты. А год, напоминаю, был 1982-й. И тут 10 ноября, всего 2 дня не дожив до Спирькиного дня рождения, умер «дорогой Леонид Ильич». Брежнев. Естественно, страна напряглась. Ведь последний раз вождь в ней умирал аж в 1953-м, и никто не знал чего ожидать от мирового капитализма в это нелегкое для социализма время, да и вообще, все властные структуры несколько в раскоряку встали. Армия – тоже. И флот. А тут ещё и траур объявили по всей стране с запретом на разного рода мероприятия, и «Лебединое озеро» выглядывало из телевизоров, а траурная музыка - из радиоприемников. И Спиря, как подобает советскому офицеру, этот траур поддержал. А куда ему было деваться – ведь особисты и замполиты тогда работали ударно. Всё слышали и всех видели. И пришлось ему празднование своего рождения отменить. Но не совсем. Продукция ведь уже кисла! Перенёс он торжества на «после траура». Число на 19 ноября. А продукция, напоминаю, уже кисла в номере гостиницы. И было той продукции много. Только вино-водочно-коньячных изделий – «полтора квадратных метра». Это так Спиря сам озвучивал количество приобретённого, когда спрашивали его потенциальные участники процесса. И стояло всё это благолепие в номере офицерской общаги, в промежутке между двумя армейскими железными койками, и Спиря со своим «сокамерником» уже давно спал головами к этому «полтораквадрату». Шли дни, точнее медленно и тягуче тянулось время. А день рождения не просто приближался под траурные марши из радио, он наступал! И наступил! А праздновать – нельзя! Но это торжество, то есть, пьянку с песнями и плясками нельзя было устраивать. А самому, смахнув скупую холостяцкую слезу, выпить грамм ….… было можно. Да ещё и соседу по номеру налить, чтобы не так тоскливо пилось… Главное – не запеть залихватскую морскую песню… Короче говоря, квадратура бутылочного запаса стала медленно, но уверенно уменьшаться. Вот она сменила цифру 1,5 в размере своей площади на одинокую и понятную всем цифру 1, потом ещё уменьшилась… И лица лейтенантов, близь живущих к этому «арсеналу», стали багроветь и морщиться. Но, к счастью ожидавших, кончился траур и день рождения был назначен к празднованию, когда между спинками коек ещё что-то имелось. И вот мы пришли… Вечерело. В полумраке обшарпаной комнатки общаги светились надраенные тарелки на столе, бока разномастных стакано-рюмок всех калибров и фасонов, никелированные спинки коек и радостно ждущие Спирькины глаза. В них уже не просто читалось ожидание торжества, из них просто сквозило недельное мученическое воздержание в соседстве с упомянутой плодово-выгодной квадратурой. В этом блеске что-то подсказывало нам, что виновник торжества начал праздник уже вместе с первыми аккордами звучавшего утром государственного Гимна СССР. Но внешне пока всё было пристойно и подобающе торжественно. Именинник суетился вокруг нас, рассаживая и придвигая приборы, даже пытался неуклюже, но по «взрослому» ухаживать за женой одного из нас, принимая в свои руки её пальто и галантно раскланиваясь… Потом были первые три тоста. И после грянувшего традиционно третьим - «За тех, кто в море!» - Спиря ещё бодро опрокинул в себя налитое и четко опустился на койку. Больше он от неё уже не отрывался. Мы продолжали «гулевать», что-то провозглашали, за что-то пили стоя, обнимались и поминали хозяина лестными словами за то, что устроил нам праздник в череде очень уж нелегких лейтенантских будней первых месяцев службы… Ещё я играл на гитаре и мы нестройными голосами пели что-то про «усталую подлодку» и про «неуклюжих пешеходов» Спиря иногда поднимал голову, обводил мутным взглядом нас, стол, «квадратуру» оставшегося пития, нащупывал, не глядя, на столе рюмку, которая почему-то всё время была полной. И полухриплым голосом, ощущая себя хозяином всего этого действа, произносил: «Есть предложение и нет возражений!» Пару раз добавлял, что надо выпить «недорогого – любимого!» После чего содержимое рюмки проскакивало каким-то чудом в его нутро, а тело практически со стуком падало на койку и затихало до следующего раза. Так происходил с определённой периодичностью до 24.00. Потом кто-то из нас, повинуясь приобретённой в курсантские годы привычке всё завершать к полуночи, скомандовал «отход» и мы потянулись по домам, оставив именинника на попечение соседу по комнате, который с удивлением, но радостно прошептал нам на прощание, что «ещё сантиметров 50 в квадрате осталось!» Надо сказать, что была это пятница, 19 ноября. Вот сколько дней мучился без праздника Спиря! Утром субботы, когда в 6.00 загромыхал будильник, не выключенный в связи с праздником, голова Спири медленно поднялась с подушки. При этом глаза на ней смотрели всего лишь в одну точку. Да-да, именно в ту, которая располагалась между спинками стоявших голова к голове коек. Взгляд не выражал ничего конкретного. Это был простое стекло калькулятора, который мог считать только до трёх, максимум – до четырёх. Этот калькулятор определил наличие необходимых атрибутов в межкоечном пространстве и передал команду губам, которые произнесли в сторону соседа: - Юр! Ты спишь? Нет? А, может, позавтракаем? - Угу, - прозвучало с соседней койки голосом более здорового, но менее выспавшегося, а от того ещё не совсем понимающего действительность, соседа. Рука Спири опустилась в положенном месте. Нашарила сосуд из запасов, приобретенных ещё при почившем в бозе Леониде Ильиче, и трепетно поднесла его ко рту. Неклассифицированная глазами жидкость влилась в жаждущие её губы и они произнесли фразу, ставшую потом визитной карточкой Спири на долгие годы: - Уф-ф-ф-ф! Ну, вот и позавтракали!
Голова блаженно опустилась на подушку, при этом сосед, так и не поняв, чего от него хотел Спиря повернулся на другой бок. Он, в отличие от экс - именинника, понимал, что сегодня суббота и никуда пока передвигаться не надо. Судя по последующим рассказам соседа, Спирька ещё несколько раз в день «завтракал» в одиночестве. И на следующий день – тоже. А потом пришел понедельник. А в понедельник, в святой для всего советского воинства день, утро начиналось политзанятиями в казарме. И, надо сказать, что наш командир был педантичен во всем, в том числе и в проведении этих самых занятий. Причем у офицеров марксистско-ленинскую подготовку он проводил всегда сам - лично, и очень ответственно, и строго. Впрочем, он во всём был аккуратен, точен, и сведущ. За что его и уважали. Командир вошел в ленинскую комнату. Громыхнув стульями поднялся офицерский состав. - Вольно! - скомандовал кэп. Стулья громыхнули ещё раз и затихли. Вид присутствующих выражал многое. И усталость от вынесенного в выходные дежурства, и одуловатость от выпитого накануне «чая», и скуку от ожидавшихся повествований командира, и недосыпание от плача неустроенных ещё бытом лейтенантских детей… И вот тут, командир увидел, что кого - то нет.
- А где…
Но тут открылась дверь и в помещение, лихо щелкнув каблуками, влетел Спиря. Был он более или менее выглажен, и даже «выспан». Но на морде лица кучерявилось в некоторых бессистемных местах то, что в будущем обещало стать щетиной. - Почему?.. – раздался голос кэпа. - Виноват, проспал! – Спиря не моргнул даже. - Так, а побриться не забыли? Ну-ка, пять минут и чтоб был как пасхальное яйцо! – командир опустил голову к конспекту, полагая, что Спиря уже испарился. А он и испарился. Не знаю, как он организовывал своё «побритие», но, думаю, что метался лейтенант по матросскому кубрику в поисках чего-нибудь бреющего «на бреющем полёте», лихорадочно выворачивал тумбочки любимого личного состава, чтобы успеть в отведенные пять минут. И, видимо, находясь в цейтноте, нашел что-то, чем резали уже не один месяц колючую проволоку вокруг казарменного городка или точили карандаши всему штабу дивизии последние года три. Короче говоря, не знаю…. Дверь в ленинскую комнату открылась. - Ваше приказание выполнено! Разрешите сесть! – произнес Спиря уверенным голом. Командир поднял глаза в его сторону и челюсть капитана первого ранга медленно отвисла. Вся офицерская братия от лейтенантов до капитанов второго ранга, как по команде, повернула головы к дверям. А там… …Там, радостно улыбаясь от чувства выполненного долга, да ещё и в отведенные командиром пять минут, стоял навытяжку лейтенант Спиря. Он был почти идеален… Почти… Вот только на чисто выглаженной, видимо ещё до смерти Леонида Ильича, кремовой рубашке - квадратно-гнездовым способом алели пятна лейтенантской крови. И ближе к шее они сгущались, бардовели и подпитывались лениво капающей свежей струйкой из изрезанного брадобреем горла. Причем, судя по всему, Спиря не сумел сбрить кудряшки тем орудием, которое обнаружил в тумбочках и, просто напрочь, снес их, вместе с частью своего лица. А впитанные за выходные «квадратные метры» вместе с «завтраками» так анестезировали молодой организм, что срежь ему ухо – не почувствовал бы ни черта! Всегда выдержанный и спокойный командир вздрогнул и резко прокричал:
- Спиридонов! Ты что?... Ты вообще!.... Ты…больше не брейся! Ну… тебя на…! Лучше не брейся, а то зарежешься! А нам ещё служить!..
Ахнул от хохота офицерский состав субмарины и смолк, увидев бледное лицо командира…
…Больше Спиря на политзанятия не опаздывал, бороду брил исправно, носил с собой в дипломате на всякий случай электробритву и станок для бритья. И праздновал всё более умеренно, а может и нет… Вот только ракетчик из него так и не вышел. Видимо, Леонид Ильич умер несвоевременно и испортил организм лейтенанту, а заодно – послужной список, карьеру и часть серого вещества. … Я ещё встречал его долго. Был я уже капитаном третьего ранга, служил уже совсем в других частях, а на перекрестках гарнизона изредка, но, всё же, попадался мне на глаза Спиря. В лейтенантских погонах, с дипломатом в руке и вечным вопросом – «Ну, что, позавтракаем?!» Потом, лет через двенадцать, судьба забросила его куда-то ближе к Большой Земле и подальше от подводных лодок, подарив на прощание звёздочку старшего лейтенанта. И больше мы не встречались...
Так что советую – никогда не меряйте в квадратных метрах спиртное и не брейтесь в понедельник по утрам чужими инструментами. Особенно после государственного траура. Очень влияет на карьеру….
Главная 
